Постановка пьесы Зеллера — тем интереснее, чем меньше понятно, что на самом деле происходит. Все только так, как в отражении сознания героини. Она переживает (или сочиняет?) свою ненужность взрослому сыну, уход мужа, ну и дальше начинается цепная реакция: ее фантазии, фантазии режиссера, наши фантазии. Пространство соответствующее: сбоку — залитая лиловым светом зеркальная стена (стильный пластик/металл), сзади — видеопроекция, на которой появляются снятые двумя камерами из разных точек персонажи, находящиеся на площадке. Одновременно фигура героини может быть перед нами в четырех разных ракурсах, отражениях, восприятиях. Иногда на задней стене повторяется закольцованное сюрреалистическое кино: по винтовой лестнице в одиночестве, не останавливаясь, куда-то вверх, вверх идет карнавально наряженная героиня. И до начала действия, и после его окончания (если можно думать о точках начала и конца) в видеопроекции — гримирующаяся актриса, готовящаяся играть роль.
А. Крымов (Сын), С. Мигицко (Папа), А. Алексахина (Мама).
Фото — Юлия Смелкина.
Монодрама (из теории Евреинова и символистов: душевная реальность героев как реальность сценическая), сюрреализм (освобожденное бессознательное, сны, бред), игровая относительность постмодерна. Законы соблюдены. «Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет». Особенность спектакля Мощицкого и артистов Театра Ленсовета в том, что субъективная игра фантазий имеет трагический вес. Даже если героиня ошибается в том, что всех и все теряет, она в своих чувствах прощается с жизнью, а это, в конце концов, и есть ее реальность — объективная, потому что субъективная. Анне Алексахиной удается в череде наплывов и повторов абсурдного выяснения обстоятельств, которые становятся все более призрачными, постепенно развивать экзистенциальное ощущение последнего дня жизни — своей, мужа, вместе с мужем… Что бы там ни было в «реальности» — чувственно последнего дня. Соблюдая сюрреалистическую эстетику, актриса поддерживает драматизм, как в «неподвижном» символистском театре: она видит то, что другим не внятно, пытается угадать теряющуюся перспективу. Сюжет в каком-то смысле абсурдистский из-за банальности ситуации: можно выстроить историю так, что муж уходит от жены к молодой любовнице, дети живут своей жизнью, она остается в одиночестве и пустоте. Банальность истории, ее распространенность, неоригинальность в одно и то же время и обессмысливают ее, и делают доступной для сопереживания. Как для кого из зрителей — опять субъективно. Впрочем, историю можно понять по-разному. Драма, возможно, существует исключительно в фантазии героини, а муж на самом деле занят служебными делами и скоро вернется, и у сына все ок. Реально лишь то, что существует в нашем воображении. Что не существует — иллюзия.
А. Алексахина (Мама).
Фото — Юлия Смелкина.
Абсурдно, почти механически повторяются одни и те же ревнивые бессмысленные вопросы и неубедительные столь же бессмысленные ответы, а в воздухе висит другое: и муж, и жена понимают, что через несколько часов потеряют друг друга навсегда. Сергей Мигицко роль мужа играет сложно, разрушая плоский мотив измены, усиливая теплую и по-своему страстную интонацию многолетних отношений, как у постели умирающей (ну, желающей исчезнуть, что для него, может быть, не менее страшно). Все двойственно: то ли персонаж очень натурально скрывает, что с ним на самом деле происходит, то ли он наполнен искренней любовью к жене и пытается отогнать от нее демонов депрессии. Или это тоже иллюзия, в ее или в его воображении. Вместе ли они в момент действия или в воспоминаниях — тоже вопрос. Персонажи общаются друг с другом, как будто с воображаемым собеседником, с тем, кого себе представляют так, как представляют или сочиняют. Способ игры актеров необычный и сложный. К тому же персонажи, названные в пьесе Мама, Папа и Сын, на сцене Театра Ленсовета используют имена самих артистов — Аня, Сережа, Саша. Разрушается граница между сюжетом пьесы и реальностью спектакля. Добавляется еще один план — театральной игры.
Режиссер прерывает сюжетное действие комментариями Критика, призывающими разрушить отношение к действию как определенной реальности. Критик произносит иронически поданный несколько наукообразный текст, в нем серьезные рассуждения о двойственности театра перемешаны с некоторой псевдонаучностью, личные высказывания — с вымышленной псевдоискренностью. Причем критик существует только в цифровой реальности, изображение иногда нарочно глючит. И еще более изящно усложняет эту проекцию то, что перед нами не актриса в роли критика, а настоящий критик Татьяна Джурова. Настоящий критик, играющий роль критика. Анализ спектакля, не вполне соответствующий самому спектаклю.
А. Алексахина (Мама), Т. Трудова (Девушка), А. Крымов (Сын).
Фото — Юлия Смелкина.
«Цельность» истории всячески преодолевается. Темп меняется от искусственно замедленного вначале к искусственно ускоренному, как воспроизведение на другой скорости, и в эти моменты вступает агрессивная игра: эксцентрическая «звериная» сцена сына с хищницей-любовницей (играют Александр Крымов и Татьяна Трудова). Такая сцена, какая, конечно, могла возникнуть только в фантазии свекрови. Еще несколько противопоставлений мрачно-абсурдной драме — когда артисты (выходя из ролей?) начинают — вместе, в умильном единстве — петь благостные жизнерадостные песни типа «Давайте восклицать, друг другом восхищаться…». Всеми средствами театр разрушает возможность понять эту историю как мелодраму о брошенной жене, одинокой и сходящей с ума женщине. Настоящий «герой» («антигерой») здесь — воображение, которое создает свой мир болезненных чувств. Невозможно превратить хаос фантомов в линию жизни. Театр, создатель иллюзий, если хочет быть честным «реалистом», правдиво представляет субъективную реальность фейков, в которой мы живем.